Пристань желтых кораблей. [сб.] - Сергей Лукьяненко

— Тири, это ты?

Он даже не удивился.

— Я.

Свет в комнате для совещаний не был ни слишком тусклым, ни чрезмерно ярким. Так, в самый раз для создания деловой обстановки…

— …выпущенные по объекту ракеты взорвались, не долетев до цели около семи с половиной километ­ров. Пилот второго дисколета утверждает, что видел вспышки света в направлении объекта перед тем, как ракеты начали взрываться. Однако проверить это сообщение невозможно. Причины, по которым объект взорвался, неизвестны. Однако характер оплавленных обломков позволяет предположить: и объект, и патрульный робот, преследующий наружников, были уничтожены одним и тем же оружием. Характер его действия пока неизвестен. Любопытные результаты дал рентгеноструктурный анализ остатков объекта…

Говоривший не был в традиционной форме Дежурного. Лишь двое офицеров внутренней охраны не успели снять свою черную форму.

— А теперь свои данные сообщит начальник радарной станции второго Города.

Трое людей сидели во главе стола. Они были старше других и почти не говорили. Двое сидели спокойно, а у третьего, с острым, выдающимся впе­ред лицом, пальцы беззвучно барабанили по столу.

Кэйт сидела совсем рядом. Было темно, но Тири прекрасно помнил, что у нее веселые голубые глаза и светлые, как у Гэл, волосы. Впрочем, этим сходство и исчерпывалось.

— Почему ты не пришел вечером в лагерь?

Тири ответил совершенно искренне:

— Не знаю. Устал… С Димкой заболтались.

— А по лесу бродить не устаешь… По-моему, Тири, ты просто кого-то боишься в лагере…

Кровь прихлынула к лицу. Тири смущенно возразил:

— Ерунда… Никого я не боюсь.

— А меня?

Он, помедлив, ответил:

— И тебя тоже.

Они помолчали несколько секунд. И вдруг Тири спросил, сам не понимая, как вырвались у него эти слова:

— Кэйт, можно, я тебя поцелую?

Тишина показалась ему бесконечной. Незнакомым, задумчивым голосом Кэйт сказала:

— Оказывается, приятно, когда спрашивают разрешения…

Ее губы были мягкими и послушными. Он вдруг понял, что они его, эти губы, что он может сделать все, что захочет, с этими губами, с этим запрокинутым лицом, волосами, рассыпавшимися на пле­чах. И тогда Тири заставил себя податься назад. Кэйт ничего не заметила, быстро, сбивчиво говорила:

— Ты такой смешной… Я как тебя увидела в первый раз, сразу… Тоненький, большеглазый… Из Городов все такими приходят, но ты чем-то отличаешься, ведь правда? А я похожа на Арчи?

— Нет.

— Глупый, ты людей не умеешь сравнивать… А в общем-то верно, я ему не родная сестра. Меня забрали из Города, когда я была совсем маленькой. Из второго, как и тебя…

— Зачем ты говоришь мне все это?

— Хочу, чтобы ты знал, что я тоже из Города. Ты же еще боишься наружников.

— Нет…

— Поцелуй меня еще, Тири…

Дима проснулся от неясного, но тревожного звука. Он приподнялся, всмотрелся в полутьму. Тири не было. Дима хотел было встать, но передумал. Лежал, слушал слабый плеск воды… За тонкой стенкой палатки прошуршали шаги, донесся сдавленный голос:

— Дурак…

Дима ждал. Наконец, вход раздернулся, с потрескиванием разошлись магнитные застежки. Тири пробрался на свое место и, стараясь не шуметь, начал раздеваться. Дима негромко спросил:

— Кэйт?

Тири вздрогнул от неожиданности, ответил:

— Угу.

— Что случилось?

— Не знаю.

Он лег, покрутился немного, потом совсем тихо сказал:

— Ятолько спросил…

— Ну?

— Можно ли любить сразу двоих.

Дима вздохнул:

— И правда, дурак…

Его должность называлась несколько непривычно — Старший Сумматор. Правда, сейчас Димке казалось, что в названии что-то было. Он действительно был Сумматором, этот нестарый еще человек, принимающий решения, от которых зависела жизнь всего Лагеря. На нем сходились все нити, десятки, а то и сотни противоречивых мнений, часто таких, которые требовали мгновенного и единственно правильного ответа. И он ни разу не ошибался, может быть, потому, что не мог позволить себе такой роскоши…

Впрочем, он не позволял себе никакой роскоши. Даже хижина его была именно хижиной, не пытающейся претендовать на звание дома. Только пол здесь был не земляной, а выстланный досками, как в школе или лазарете. Да стульев было побольше, -по вечерам здесь собирались многие… Дима сидел напротив Сумматора, с безнадежной тоской ожидая начала разговора. Вся правая половина лица у предводителя наружников была сплошным шрамом — следом старого ожога. Видимо, он заметил, как взглянул Дима на этот шрам при их первой встрече, потому что теперь старался держаться к нему боком.

Но сейчас Дима смотрел на пальцы Старшего Сумматора. Как у хирурга или пианиста, нашел он вдруг сравнение. Пальцы были длинными и тонкими, они нежно и бережно ощупывали, поглаживали, покачивали в воздухе Димкин пистолет.

— Значит, в таком положении пистолет стреляет лазерным излучением?

— Да. Импульсным, высокофокусированным лу­чом…

— И на какую дальность?

…Все это уже говорилось. Старший Сумматор даже не пытался сделать вид, что слушает ответы…

— Я не дам вам оружия. Никогда.

Их глаза встретились.

— Жаль.

Они поверили ему так неправдоподобно быстро… И в Землю поверили, и в погибший корабль, и в спешащих на помощь спасателей. Все полторы тысячи человек, живущих в горной долине, в первый же вечер…

И в тот же вечер Дима почувствовал непроизнесенный вопрос: “С кем ты, человек, назвавшийся другом?”

Ни с кем. А они все не могут поверить в это. Бессмысленность, обреченность их борьбы очевидна каждому. Лагерь существует лишь потому, что Равным лень заняться его поисками, но рано или поздно очередная диверсия или особенно дерзкий налет станут последней каплей. А без налетов наружники существовать не могут. Одежда, оружие, станки в мастерских, немногие приборы — все это добыто на складах Городов. Дима и стоящая за ним Земля стали той третьей силой, которая способна изменить ситуацию. Теоретически способна.

…Дима протянул руку и забрал пистолет. Сказал:

— Если бы не индикатор личности в пистолете…

Сумматор улыбнулся:

— Несомненно.

Они понимали друг друга. И от этого Диме стало легче.

— Я пойду?

— Конечно.

Пилот уже толкнул дверь (здесь не было ручек), когда услышал за спиной изменившийся голос:

— Дима, еще два года назад было три лагеря. Сейчас остался только наш — единственный. Мы долго не выдержим. Когда прилетят твои… может быть, хоть оружие…